Бунин Иван Алексеевич
Иван Алексеевич Бунин
В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу.
Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшая раба, простая дворовая. И целых восемь лет отдыхала, по ее же собственным словам, от Суходола, от того, что заставил он ее выстрадать. Но недаром говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив, вырастив нас, снова воротилась она в Суходол.
Помню отрывки наших детских разговоров с нею:
Ты ведь сирота, Наталья?
Сирота-с. Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна куда как рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой.
А они отчего рано померли?
Смерть пришла, вот и померли-с.
Нет, отчего рано?
Так бог дал. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка веку не дожила из-за индюшат господских. Ято, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого... Кинулась бечь она, добежала, глянула -да и дух вон от ужасти!
А отчего ты замуж не пошла?
Да жених не вырос еще.
Нет, без шуток?
Да говорят, будто госпожа, ваша тетенька, заказывала. За то-то и меня, грешную, барышней ославили.
Ну-у, какая же ты барышня!
В аккурат-с барышня! - отвечала Наталья с тонкой усмешечкой, морщившей ее губы, и обтирала их темной старушечьей рукой. - Я ведь молочная Аркадь Петровичу, тетенька вторая ваша...
Подрастая, все внимательнее прислушивались мы к тому, что говорилось в нашем доме о Суходоле: все понятнее становилось непонятное прежде, все резче выступали странные особенности суходольской жизни. Мы ли не чувствовали, что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью,- истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат!
Да и правда, - говорила Наталья, - когда было не пасть замертво от такой оказии? Господа за Можай ее загнали бы!
А потом узнали мы о Суходоле нечто еще более странное: узнали, что проще, добрей суходольских господ "во всей вселенной не было", но узнали и то, что не было и "горячее" их; узнали, что темен и сумрачен был старый суходольский дом, что сумасшедший дед наш Петр Кириллыч был убит в этом доме незаконным сыном своим, Герваськой, другом отца нашего и двоюродным братом Натальи; узнали, что давно сошла с ума - от несчастной любви - и тетя Тоня, жившая в одной из старых дворовых изб возле оскудевшей суходольской усадьбы и восторженно игравшая на гудящем и звенящем от старости фортепиано экосезы; узнали, что сходила с ума и Наталья, что еще девчонкой на всю жизнь полюбила она покойного дядю Петра Петровича, а он сослал ее в ссылку, на хутор Сошки...
Наши страстные мечты о Суходоле были понятны. Для нас Суходол был только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как бы отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды:
Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже страшно.
То есть с арапниками? - спросили мы.
Да это все едино-с,- сказала она.
А зачем?
А на случай ссоры-с.
В Суходоле все ссорились?
Борони бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были - чистый порох.
Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей - и обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол, охотничьим собакам, косятся друг на друга - и у каждого арапник на коленях: мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что не Наталье доставляли радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева в Суходол, ^источнику своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней там; и служила она теперь в Суходоле уже не прежней госпоже своей, не тете Тоне, а вдове покойного Петра Петровича, Клавдии Марковне. Да вот без усадьбы-то этой и не могла жить Наталья.
Что делать-с: привычка,- скромно говорила она.- Уж куда иголка, туда, видно, и нитка. Где родился, там годился...
И не одна она страдала привязанностью к Суходолу. Боже, какими страстными любителями воспоминаний, какими горячими приверженцами Суходола были и все прочие суходольцы!
В нищете, в избе обитала тетя Тоня. И счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол. Но она даже мысли не допускала никогда, несмотря на все уговоры нашего отца, покинуть родное гнездо, поселиться в Луневе:
Да лучше камень в горе бить!
Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало никаких привязанностей. Но глубокая грусть слышалась в его рассказах о Суходоле. Уже давным-давно выселился он из Суходола в Лунево, полевое поместье бабки нашей Ольги Кирилловны. Но жаловался чуть не до самой кончины своей:
Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле!
Правда, нередко случалось и то, что, вслед за такими словами, задумывался он, глядя в окна, в поле, и вдруг насмешливо улыбался, снимая со стены гитару.
А и Суходол хорош, пропади он пропадом! - прибавлял он с тою же искренностью, с какой говорил и за минуту перед тем.
Но душа-то и в нем была суходольская, - душа, над которой так безмерно велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта, той древней семейственности, что воедино сливала и деревню, и дворню, и дом в Суходоле. Правда, столбовые мы, Хрущевы, в шестую книгу вписанные, и много было среди наших легендарных предков знатных людей вековой литовской крови да татарских князьков. Но ведь кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку. Кто дал жизнь Петру Кириллычу? Разно говорят о том предания. Кто был родителем Герваськи, убийцы его? С ранних лет мы слышали, что Петр Кириллыч. Откуда истекало столь резкое несходство в характерах отца и дяди? Об этом тоже разно говорят.
Молочной же сестрой отца была Наталья, с Герваськой он крестами менялся... Давно, давно пора Хрущевым посчитаться родней с своей дворней и деревней!
В тяготенье к Суходолу, в обольщении его стариною долго жили и мы с сестрой. Дворня, деревня и дом в Суходоле составляли одну семью. Правили этой семьей еще наши пращуры. А ведь и в потомстве это долго чувствуется. Жизнь семьи, рода, клана глубока, узловата, таинственна, зачастую страшна. Но темной глубиной своей да вот еще преданиями, прошлым и сильна-то она. Письменными и прочими памятниками Суходол не богаче любого улуса в башкирской степи. Их на Руси заменяет предание. А предание да песня отрава для славянской души! Бывшие наши дворовые, страстные лентяи, мечтатели, - где они могли отвести душу, как не в нашем доме?
Единственным представителем суходольских господ оставался наш отец. И первый язык, на котором мы заговорили, был суходольский.
Первые повествования, первые песни, тронувшие нас, - тоже суходольские, Натальины, отцовы. Да и мог ли кто-нибудь петь так, как отец, ученик
вать-то было! У них даже и преданий не существовало. Их могилы безыменны. А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесследны! Ибо плодами трудов и забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, что съедается. Копали они пруды в каменистом ложе давно иссякнувшей речки Каменки. Но пруды ведь ненадежны - высыхают. Строили они жилища. Но жилища их недолговечны: при малейшей искре дотла сгорают они... Так что же тянуло нас всех даже к голому выгону, к избам и оврагам, к разоренной усадьбе Суходола?
В усадьбу, породившую душу Натальи, владевшую всей ее жизнью, в усадьбу, о которой так много слышали мы, довелось нам попасть уже в позднем отрочестве.
Помню так, точно вчера это было. Разразился ливень с оглушительными громовыми ударами и ослепительно быстрыми, огненными змеями молний, когда мы под вечер подъезжали к Суходолу. Черно-лиловая туча тяжко свалилась к северо-западу, величаво заступила полнеба напротив. Плоско, четко и мертвеннобледно зеленела равнина хлебов под ее огромным фоном, ярка и необыкновенно свежа была мелкая мокрая трава на большой дороге.
Мокрые, точно сразу похудевшие лошади, шлепали, блестя подковами, по синей грязи, тарантас влажно шуршал... И вдруг, у самого поворота в Суходол, увидали мы в высоких мокрых ржах высокую и престранную фигуру в халате и шлыке, фигуру не то старика, не то старухи, бьющую хворостиной пегую комолую корову.
При нашем приближении хворостина заработала сильнее, и корова неуклюже, крутя хвостом, выбежала на дорогу. А старуха, что-то крича, направилась к тарантасу и, подойдя, потянулась к нам бледным лицом. Со страхом глядя в черные безумные глаза, чувствуя прикосновение острого холодного носа и крепкий запах избы, поцеловались мы с подошедшей. Не сама ли это Баба-Яга? Но высокий шлык из какой-то грязной тряпки торчал на голове Бабы-Яги, на голое тело ее был надет рваный и по пояс мокрый халат, не закрывавший тощих грудей. И кричала она так, точно мы были глухие, точно с целью затеять яростную брань. И по крику мы поняли: это тетя Тоня.
Сочинение
Известности и репутации Бунина на родине сильно повредила его эмиграция и долгая, до самой кончины, жизнь на чужбине, во Франции. За границей он тосковал по родине, старался писать на русские темы по памяти. Изобразительное мастерство его как художника не потускнело. Он создал ряд интересных и значительных произведений: рассказ «Митина любовь», отчасти автобиографическую повесть «Жизнь Арсеньева» и др.
Писатель радовался успехам Советской Армии и после войны помышлял вернуться на родину. Но, к сожалению, этого не сделал сильны оказались прежние предрассудки, какая-то оставшаяся внутренняя двойственность, дурное влияние эмигрантского окружения.
А вместе с тем его глубоко правдивые, высокохудожественные произведения, проникнутые любовью к русским людям и русской природе, все больше и больше становились известными после войны в нашей стране. И в настоящее время Бунин предстает в нашем сознании пусть по- прежнему только как бытописатель дореволюционной России, но все же как крупнейший русский реалист, несомненно классический писатель, которого любят миллионы читателей. Но часто получалось так: Бунина с раздражением поругивали не только М. Горький, действительно видевший недостатки писателя, но и тогдашние либеральствовавшие буржуазные критики, почитавшие себя столпами прогресса. Бунин им казался «отсталым», не умеющим шагать в ногу со временем. Отчасти и в самом деле какими-то архаическими, опоздавшими родиться выглядели главные мотивы его произведений: о разорении русского поместного дворянства, обнищании деревни, забитости, темноте и жестокости мужиков. Его творчество вселяло чувство безрадостности, бесперспективности русской жизни. Бунин никаких выходов не подсказывал и сам их, видимо, не знал. Все в творчестве Бунина, однако, было гораздо сложнее, чем казалось многим на первый взгляд. То, что Бунин родился в дворянской семье, имело, конечно, большое значение для его мировоззрения.
В том же «Суходоле» изображаются и дикие проявления крепостничества, и поэтому односторонней идиллии все же не получалось. Суходол - семейная хроника столбовых дворян Хрущевых. Наташа - «молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила у нас в Луневе, прожила как родня, а не как бывшая раба, простая дворовая».
Отца Наталии сослали в солдаты, а мать-птичница умерла от страха наказания, когда град побил индюшат. Добрей суходольских господ не было, но и «горячее» их тоже не было. Петр Кириллович выписывает для детей своих - Тони и Аркадия учителей- французов, не отпускает детей учиться в город. Затем Петр Петрович приезжает в отставку вместе с другом Войткевичем. Молоденькая Тоня влюбляется в Войткевича. Они встречались и проводили много времени вместе: Тоня поет романсы, Войткевич читает ей стихи. Но Войткевич неожиданно уезжает (он не смог объяснится с Тоней). Из-за этого Тоня сходит с ума, заболевает, не контролирует свое поведение.
Наташа влюбляется в Петра. Она очень счастлива, что может общаться с ним и неожиданно крадет у него зеркальце. Пропажа обнаруживается и на Наташу обрушивается позор и стыд: Петр приказал сослать на дальний хутор. Наташа отправляется на хутор и по дороге падает в обморок при виде офицера, похожего на Петра Петровича. Петр стал жить в усадьбе и решил устроить званый обед, чтобы завести нужные знакомства. Дедушка вообразил,что он хозяин и суетился с самого утра, устраивая какую-то церемонию для приема гостей. Дед постоянно путается у всех под ногами, говорит глупости. Это очень раздражает Герваську и он прямо за столом оскорбляет деда. Герваська был признан главным слугой и нужно было всем считаться с ним в доме. Гости остаются ночевать. Утром дед пришел в зал переставлять мебель, внезапно появляется Герваська и кричит на деда. На попытку деда оказать сопротивление - бьет его в грудь и дед падает, ударяясь виском о ломберный стол и умирает. Герваська исчезает из усадьбы.
Петр женится на Клавдии Марковне и она хозяйничает в усадьбе. Наташу возвращают из ссылки по требованию Тони. У Петра и Клавдии должен появится ребенок. Тоня постоянно издевается над Наташей, которую приставили к ней ухаживать, но Наташа быстро находит общий язык с барышней. Она отказывается идти замуж (в связи со своими снами), считает себя старухой. Тоня постоянно ожидает беды и заражает страхами Наталью.
Дом постепенно наполняется «божьими людьми», один из которых Юшка. Он поселился в Суходоле, назвавшись бывшим монахом. Вещие сны Натальи сбываются - она забеременела от Юшки, который через месяц исчез. Вскоре в доме случился пожар, и Наташа теряет ребенка от пережитого потрясения. Тоню пытаются вылечить - но напрасно. Одажды Петр ехал домой от любовницы, и его насмерть зашибла лошадь копытом. Дом опустошается. Умирают все соседи и их сверстники. Доживающие здесь свои дни - Тоня, Наташа, Клавдия - коротают вечера в молчании. Никто уже не помнит, кто где захоронен, все позабыли Хрущевых.
В центре повести - судьба рода дворян Хрущевых. Расказ ведется от первого лица, одним из отпрысков Хрущевых, и создается ощущение, что рассказчик - Бунин. Особенностью композиции повести является то, что в ней есть «рассказ в рассказе»: особую нить повествования ведет крепостная Хрущевых, а она же и их жертва Наталья. Ее рассказ - спокойное, отстраненное от собственной драматической судьбы повествование - по принципу: «они наши господа, а мы их рабы».Трагедия Натальи в том, что в ней убито человеческое достоинство, она сознательно утверждает свое рабство. Линия Натальи играет еще одну важную роль для Бунина: писатель ведет к мысли о кровном родстве дворян и крестьян. С одной стороны он испытывает боль за Наталью, со злостью говорит о самодурстве помещиков, присвоивших себе право решать судьбы людей, с другой - соглашается с ней насчет родства, и его злость смягчается досадой: «Мы ли не чувствовали, что Наталья, полвека своево прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью,- истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат!»
Объективные картины, созданные в повести, беспощадно обнажают нравственную и психологическую одичалость крепостников. На фоне полной деградации дворян прослеживается тема народа, его нравственного здоровья, естественной доброты. Это крестьянин Евсей Бодуля, которому выпала доля быть своеобразным спутником Натальи на ее скорбных дорогах. Это и с любовью изображенная семья украинца Шарого, приютившая Наталью в ее изгнании. Особую тему повести - тему трагедии народа, искалеченного крепостничеством, ведет образ Натальи. Бунин прибегает к своему излюбленному приему - яркой детали. Деталь эта, вынесенная в конец повести, играет роль скорбного обобщения: «Когда случилось нам отдыхать от городов в тихой и нищей глуши Суходола, снова и снова рассказывала Наталья повесть своей погибшей жизни… И все вспоминался мне грубый образ святого, весившей в углу лакейской старого нашего дома. Обезглавленный, пришел святой к согражданам, на руках принес свою мертвую голову - свидетельство своего повествования…»
В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу.
Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшая раба, простая дворовая. И целых восемь лет отдыхала, по ее же собственным словам, от Суходола, от того, что заставил он ее выстрадать. Но недаром говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив, вырастив нас, снова воротилась она в Суходол.
Помню отрывки наших детских разговоров с нею:
Ты ведь сирота, Наталья?
Сирота-с. Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна куда как рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой.
А они отчего рано померли?
Смерть пришла, вот и померли-с.
Нет, отчего рано?
Так бог дал. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка веку не дожила из-за индюшат господских. Ято, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого... Кинулась бечь она, добежала, глянула -да и дух вон от ужасти!
А отчего ты замуж не пошла?
Да жених не вырос еще.
Нет, без шуток?
Да говорят, будто госпожа, ваша тетенька, заказывала. За то-то и меня, грешную, барышней ославили.
Ну-у, какая же ты барышня!
В аккурат-с барышня! - отвечала Наталья с тонкой усмешечкой, морщившей ее губы, и обтирала их темной старушечьей рукой. - Я ведь молочная Аркадь Петровичу, тетенька вторая ваша...
Подрастая, все внимательнее прислушивались мы к тому, что говорилось в нашем доме о Суходоле: все понятнее становилось непонятное прежде, все резче выступали странные особенности суходольской жизни. Мы ли не чувствовали, что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью,- истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат!
Да и правда, - говорила Наталья, - когда было не пасть замертво от такой оказии? Господа за Можай ее загнали бы!
А потом узнали мы о Суходоле нечто еще более странное: узнали, что проще, добрей суходольских господ "во всей вселенной не было", но узнали и то, что не было и "горячее" их; узнали, что темен и сумрачен был старый суходольский дом, что сумасшедший дед наш Петр Кириллыч был убит в этом доме незаконным сыном своим, Герваськой, другом отца нашего и двоюродным братом Натальи; узнали, что давно сошла с ума - от несчастной любви - и тетя Тоня, жившая в одной из старых дворовых изб возле оскудевшей суходольской усадьбы и восторженно игравшая на гудящем и звенящем от старости фортепиано экосезы; узнали, что сходила с ума и Наталья, что еще девчонкой на всю жизнь полюбила она покойного дядю Петра Петровича, а он сослал ее в ссылку, на хутор Сошки...
Наши страстные мечты о Суходоле были понятны. Для нас Суходол был только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как бы отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды:
Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже страшно.
То есть с арапниками? - спросили мы.
Да это все едино-с,- сказала она.
А зачем?
А на случай ссоры-с.
В Суходоле все ссорились?
Борони бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были - чистый порох.
Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей - и обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол, охотничьим собакам, косятся друг на друга - и у каждого арапник на коленях: мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что не Наталье доставляли радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева в Суходол, ^источнику своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней там; и служила она теперь в Суходоле уже не прежней госпоже своей, не тете Тоне, а вдове покойного Петра Петровича, Клавдии Марковне. Да вот без усадьбы-то этой и не могла жить Наталья.
Что делать-с: привычка,- скромно говорила она.- Уж куда иголка, туда, видно, и нитка. Где родился, там годился...
И не одна она страдала привязанностью к Суходолу. Боже, какими страстными любителями воспоминаний, какими горячими приверженцами Суходола были и все прочие суходольцы!
В нищете, в избе обитала тетя Тоня. И счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол. Но она даже мысли не допускала никогда, несмотря на все уговоры нашего отца, покинуть родное гнездо, поселиться в Луневе:
Да лучше камень в горе бить!
Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало никаких привязанностей. Но глубокая грусть слышалась в его рассказах о Суходоле. Уже давным-давно выселился он из Суходола в Лунево, полевое поместье бабки нашей Ольги Кирилловны. Но жаловался чуть не до самой кончины своей:
Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле!
Правда, нередко случалось и то, что, вслед за такими словами, задумывался он, глядя в окна, в поле, и вдруг насмешливо улыбался, снимая со стены гитару.
А и Суходол хорош, пропади он пропадом! - прибавлял он с тою же искренностью, с какой говорил и за минуту перед тем.
Но душа-то и в нем была суходольская, - душа, над которой так безмерно велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта, той древней семейственности, что воедино сливала и деревню, и дворню, и дом в Суходоле. Правда, столбовые мы, Хрущевы, в шестую книгу вписанные, и много было среди наших легендарных предков знатных людей вековой литовской крови да татарских князьков. Но ведь кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку. Кто дал жизнь Петру Кириллычу? Разно говорят о том предания. Кто был родителем Герваськи, убийцы его? С ранних лет мы слышали, что Петр Кириллыч. Откуда истекало столь резкое несходство в характерах отца и дяди? Об этом тоже разно говорят.
«Суходол» представляет собой семейную хронику столбовых дворян Хрущевых. Судьба Натальи стоит в центре произведения. Это дворовая девушка, жившая у Хрущевых как родная, поскольку была молочной сестрой отца. Много раз рассказчик повторяет мысль о том, что суходольские господа и дворня были близки. Он попадает в усадьбу впервые только в отрочестве и сразу же видит, что разоренный Суходол имеет особое очарование.
Историю усадьбы и историю рода рассказывает Наталья. Петр Кириллович, дед, после ранней смерти своей жены помешался от тоски. У него постоянные конфликты с дворовым Герваськой, который, по слухам, был его незаконным сыном. В свою очередь, Герваська грубо разговаривает с барином, чувствуя свою власть над ним, помыкает им, да и другими обитателями дома. Для дочери Тони и сына Аркадия Петр Кириллович выписывает учителей-французов, но в город детей учиться не отпускает. Получить образование смог только сын Петр, который выходит в отставку, желая поправить хозяйственные дела. Он приезжает в Суходол с Войткевичем, своим товарищем. Тоня влюбляется в Войткевича, и молодые люди много времени проводят вместе.
Войткевич читает стихи, Тоня исполняет романсы под фортепиано. По всей видимости молодой человек имеет серьезные намерения по отношению к девушке. Но, как только Войткевич делает попытку объясниться, Тоня вспыхивает и этим отталкивает его. Неожиданно он уезжает. Тоня сильно тоскует, лишается разума и заболевает. В ее поведении появляется раздражительность, жестокость, она не способна контролировать свои поступки. Тем временем Наталья безнадежно влюбляется в Петра Петровича.
Девушка переполнена новым чувством, она счастлива только от того, что находится рядом с человеком, которого так сильно любит. В порыве чувств совершенно неожиданно для самой себя она крадет зеркальце в серебряной оправе, принадлежащее Петру Петровичу, и в течение нескольких дней девушка наслаждается радостью обладания вещью любимого человека. Она подолгу глядится в зеркало, надеясь понравиться барину. Но счастье ее было недолгим, оно завершается позором и стыдом. Пропажу находят, и Петр Петрович, приказав обрить Наталье голову, отправляет ее в ссылку на дальний хутор. Покорная Наталья не смеет перечить барину и по дороге встречает офицера, который отдаленно похож на Петра Петровича. Увидев его, девушка падает в обморок.
Поселившись в фамильной усадьбе, Петр Петрович пытается завести полезные знакомства, для чего устраивает званый обед. Но показать, что молодой человек – главное лицо в доме, невольно мешает дед. Дед был блаженно-счастливым, но его слова были бестактны, он был слишком болтлив и жалок. «Он тоже вообразил себя радушным хозяином…» и с раннего утра суетился, стараясь устроить из приема гостей целую церемонию, казавшуюся всем глупой.
Дед путается под ногами, полезным людям за обедом говорит глупости, от чего Герваська жутко раздражен и позволяет себе на правах незаменимого слуги, с которым все считаются, прямо за столом оскорбить Петра Кирилловича, после чего тот просит у предводителя защитить его. Гостеприимный дед начинает уговаривать гостей остаться на ночь. Наутро он выходит в залу и берется за перестановку мебели. Неслышно появляется Герваська и начинает прикрикивать на деда. Старик пытается сопротивляться, но Герваська бьет его в грудь, отчего тот, ударяясь виском о ломберный стол, падает и умирает. После происшествия Герваська пропадает из Суходола, с того времени только Наталья видела его. «Барышня» Тоня требует вернуть Наталью из ссылки. Девушка возвращается. Тем временем Петр Петрович женился, и хозяйкой в Суходоле стала его жена Клавдия Марковна, которая ждет ребенка. Наталья прислуживает Тоне, срывающей на девушке свой тяжелый характер - постоянно ругает её, бросает в нее разные предметы, просто издевается над ней. Но Наталья скоро приспосабливается и к характеру, и к привычкам барышни и даже находит к ней подход. Наталья отказывается идти замуж. Ей привиделся страшный сон, в котором она становится женой козла. Она считает сон предупреждением о невозможности замужества, поскольку оно обязательно закончится катастрофой. Тоней овладевают беспричинные страхи, ей всюду видится беда. Наталья заражается от барышни этими страхами. Так постепенно в доме появляются «божьи люди», одним из которых был Юшка – бездельник и нахлебник, жил там, где пошлет бог, а за пищу платил рассказами о своей «провинности» и о безделье.
Юшка уродлив и похотлив, он «похож на горбатого» и отличается наглостью. Юшка поселяется в Суходоле, назвавшись «бывшим монахом». Наталья вынуждена уступить ему, поскольку она ему «понравилась». Так девушка убеждается, что её сон был «вещим». Спустя месяц Юшка исчезает из Суходола, а Наталья узнает, что беременна. Через некоторое время сбывается и второй её сон: суходольский дом загорается, а она от страха теряет ребенка. Тоню пытаются излечить: ее то везут к святым мощам, то приглашают колдуна, однако результата нет, ее характер все более портится, а страхи все более одолевают. Петр Петрович погибает под копытами лошади, которая зашибает его насмерть, когда он едет от любовницы. Дом все более приходит в запустение, а прошлое становится все «легендарнее». Тоня, Клавдия Марковна и Наталья доживают здесь свои дни, коротая вечера в молчании. Лишь на погосте молодой рассказчик чувствует еще свою близость к предкам, хотя и не может с уверенностью отыскать их могил.
Главный предмет повествования повести И.А.Бунина Суходол - усадьба и ее хозяева. Жизнь хозяев Суходола показана автором, как нечто произошедшее уже очень давно, отжившее себя. Главные герои повести: дедушка – хозяин Суходола, его дети Аркадий Петрович, Петр Петрович, барышня Тоня; сноха Клавдия Марковна, Герваська – побочный сын дедушки.
Повествование ведется от лица Натальи, уже старушки, всю жизнь прослужившей и прожившей в Суходоле и видевшей все потайные уголки жизни этой страшной усадьбы. Историю Суходола Наталья повествует внуком дедушки. Хозяева Суходола носили фамилию Хрущевы и изначально всем управлял дедушка. У него дети, а как выросли, Петр Петрович ушел на службу, а Аркадий Петрович только и делал, что ходил на охоту с Герваськой. Герваська, зная свое двойственное положение в доме, очень даже любил нахамить и Аркадию Петровичу, и дедушке, за что часто был наказан. Дедушку же Герваська не любил, да настолько, что как-то утром больно его ударил – дедушка падая, ударился о угол стола и умер. Герваська снял с него цепочку и кольцо да исчез из усадьбы. Петр Петрович, вернувшийся к тому времени со службы, привез с собой товарища, Войтковича. В него и влюбилась без памяти Тоня, сестра Петра Петровича. Но от малейших знаков внимания со стороны Войтковича Тоня начинала дрожать и заливаться румянцем. В результате из Суходола Войткович уехал, а его ухаживания остались незавершенными. … В это же самое время Наталья, дворовая, повествуя читателю судьбу Суходола, крепко влюбилась в Петра Петровича. Из-за этого она и выкрала из его спальни посеребренное зеркальце – прятала его в бане, по утрам вынимала его и любовалась на себя, замирая от страха, но и зеркальце-то было украдено из-за Петра Петровича, для него и смотрелась в зеркальце Наталья... Когда пропажа была обнаружена - да еще самим Петром Петровичем – Наталье отстригли волосы, одели в грубую рубаху и отправили в ссылку, в соседнюю усадьбу Лунево. Там Наталье придется жить долгих два года. Два года тишины и спокойствия, омрачавшиеся иногда страшными снами, всего-то снов было два – в одном взбирался ей на грудь громадный серый и непристойно возбужденный козел, крича: Я твой жених!. А другой сон, пугавший Наталью еще больше, был сном о пожаре, страшном и диком, неожиданно приключившимся в Суходоле. Через два года Наталья вернулась в Суходол, но вернулась другою – повзрослевшей, строгой, затушившей в себе искры первой любви. В Суходоле все изменилось: Петр Петрович женился, барышня Тонечка после отъезда Войтковича помутилась рассудком, а Наташу назначили в прислужницы к Тоне. Та часто заходилась в истерике, била Наталью и рвала на ней волосы, кидала в нее, чем подвернется, но порой успокаивалась. Однако стоило ей взглянуть на фортепиано, за которым играла она в четыре руки с Войтковичем, как истерики ее возобновлялись и даже колдун Клим Ерохин был не в силах ей помочь.
Вскоре в Суходоле появился новый житель, провиненный монах Юшка, бездельник с похотливым взглядом. Он все чаще останавливал Наталью в темном коридоре, говоря, что влюбился в нее и вскорости придет к ней, а если закричит, то дотла сожжет… Наташенька не спала ночами, прислушиваясь к малейшему шороху и однажды, когда задремала под утро, Юшка пришел. Поняла Наташенька, что именно он ей виделся во сне в образе серого козла, да было поздно. Спустя некоторое время Наташенька ему наскучила и Юшка исчез из Суходола. В августе Наташенька почувствовала себя матерью, но в сентябре случился в Суходоле страшный пожар, а ужас от пожара освободил ее от будущего ребенка. Тогда же был задавлен лошадью Петр Иванович и Суходол стал приходить в упадок, в упадок, которому нет названия. Ко времени повествования Натальей судьбы Суходола, усадьба почти не топилась, вся заросла бурьяном и дети горько сожалели о том, что не осталось не писем, ни простых принадлежностей - все погибло в огне. Не осталось даже могилы и оставалось только гадать, где были похоронены хозяева Суходола.
Так завершается повесть И.Бунина Суходол.
